Я промолчал. Анастасия смотрела в окно, на проглянувшую из-за распавшихся туч луну, но обращалась моя подружка не к царственному светилу.
Обожаю...
Однажды мне уже случилось: эта нечеловеческая красавица смотрелась в зеркало, любовалась своим отражением и, кокетничая больше с собой, чем со мной, кончиком безымянного пальца, ноготочком повела себе от подбородка - по изогнутой шее - вниз по глубокому вырезу декольте. Но палец замер... и дрогнул.
- Ну, привет, подруга, - сказала она.
Задрожали веки... Женщина попыталась прикрыть их, но у нее на то не хватило силы. И я увидел, как радужка ее глаз затопила зрачок - красным, и он сузился - в вертикальную щель.
Задрожали губы... приоткрылись, обнажая не прикрытую помадой розовую плоть, обнажая зубы. И дрогнули клыки... И дрогнули, пробивая еще человеческую кожу, когти... У нее изогнуло ломотой всё тело и:
- Ну, привет, подруга, - сказала та, что в ней.
Она пальцем промокнула кровь на шее и слизнула жидкую руду.
Я не боюсь обеих. Может, потому, что ее обращение провоцирует моё?
- Эй, привет! - обратился к которой-то из них тот, кто во мне.
И нам всем улыбнулась луна.
Мы шли под руку. Время от времени Анастасия поворачивалась ко мне, её грудь трогала моё плечо, её бедро неотвязно дразнилось об моё, и путал сознание аромат духов. Хотя не в запахах, конечно, и уж не в людской парфюмерии были истоки дурмана. Лунного полыхания не могли оскорбить ни голые лучи городских фонарей, ни жеманные отсветы занавешенных окон. И те, кто в нас, плескались в безумии полнолуния.
- И всё-таки почему луна? Потому что свет? - опять качнулась ко мне Анастасия.
- Вряд ли. В земных океанах луна вздымает приливы. Кто знает, какие древние воды она поднимает в нас?
Я забылся и улыбнулся ей. Тотчас её коготки, раздвинув ткань пиджака и рубашки, чуть царапнули кожу. Я поморщился.
- Осторожнее... - промурлыкала она. - Потерпи. Уже близко.
Да, конечно, её тоже будоражит игра наших чар. Но мы же удержимся? Мы же всегда умудрялись сдерживаться!
Я догадался, куда направляло нас её чутье вампирессы - ночной клуб "Лотос".
Большие деньги отвратительны в первом поколении: они либо грязны, либо кровавы. Да и во втором - тоже: они самодовольны и забалованы. Но потом вырастают внуки, любящие своих зверей-дедов, презирающие безвольных родителей, и начинается... сто лет тому назад начался Серебряный век. В России надо жить долго. Или быть бессмертным.
Вы же не любите блондинок? Я тоже. Особенно тех, которые выше 170, у которых пшеничные, невыщипанные брови вразлет, рассеянные глаза и мальчишеская стрижка.
Но тот, кто во мне, тихо охнул.
- Вот. Немного подслеповата и почти лысая, но в остальном - повтор я. Хотя нет. У меня, по-моему, более очерчена грудь.
- Ты о своем лифчике?
- Она еще и лифчики не умеет подбирать?
Спорить мужчине с женщиной о другой женщине бессмысленно: он смотрит, что в возможной избраннице хорошо, а она - что в сопернице плохо.
- Спасибо, - я просто поцеловал ей руку.
- Не отделаешься, - Анастасия потерлась пальцами о мои губы, перевернула ладонь, поднесла к своим губам, и кожу чуть царапнули ее клыки. - Расскажешь?
- Never, - улыбнулся я.
-... say never, - докончила нелюдь.
- А как ты?
- Меня уже заметили, - улыбнулась она. Я не удержался, скользнул взглядом по чуть раскрывшемуся рту. Анастасия заметила и шире приоткрыла губки... хоть Orbit рекламируй... Белые, ровные...
- Кто он?
- Он.
- Кто?
- Еще не знаю.
Она чуть повернула голову - взглянула...
"Люблю глаза твои, мой друг,
С игрой их пламенно-чудесной,
Когда их приподнимешь вдруг
И, словно молнией небесной,
Окинешь бегло целый круг..."
Они были когда-то знакомы - Анастасия и Эрнеста - Настя и Нести, но в те времена одним промельком взгляда увидеть всю залу умели многие женщины... в те баснословные времена, когда на балу главным музыкальным инструментом еще не был барабан, лазеры не мельтешили по глазам, а распорядителя не называли диджеем.
Я до сих пор помню аромат сотен одновременно горящих свечей - "тот запах и душный и сладкий", скучаю по нему. Когда же у смертных кончится их нефть?
- А твоя девушка не будет против?
- М-м-м?
- С которой ты пришел, которой целовал руки... которая целовала ладони тебе?
- Она не моя девушка - мы редко приходим вместе, и еще ни разу вместе не возвращались.
- И что за гадости она про меня говорила?
- Ей не понравилась твоя прическа.
- Я не люблю нравиться девчонкам.
- Она намекала на твою близорукость...
- Чтобы видеть главное, не обязательно рассматривать мелочи.
- Что у тебя сейчас нелады с лифчиком.
- На мне же нет лифчика!
- И что в остальном - ты похожа на неё.
- Она такая стерва?! - искренне удивилась девчонка.
- Как тебя зовут? - не стал спорить я.
- Устинья.
- Древнее имя...
- Это мне для контраста, - улыбнулась она.
Отдёрнуть штору! И, наконец, не испачкаться об электрическое освещение улицы, а окунуться в чистую зыбь полуночного полнолуния.
- Осторожнее, свалишь цветы.
Я не ответил. Город мельтешил внизу, а луна была - вот... И чуть покалывало у корней волос, мурашками срывалось по коже на плечах и выгибало шею: "привет, подруга!".
"Если она сейчас включит свет...".
Нет. Зашуршал снимаемый плащ, упала туфелька, вторая... Зашептались шаги, ощущаемые даже не на слух, а по движению воздуха - приближению тепла тела, тепла крови, души, зачинающегося жара любви, любви, еще прячущейся под темным, дурманным дымом вожделения.
Устинья встала рядом... пробомотала:
- Не понимаю.
И опять... Неужели не зря мне вспомнилась Эрнеста?
- Меня?
- Себя.
- А это важно? Нужно?
- Как забавно путаются мысли, - не ответила мне она, она по-прежнему вслушивалась в себя. - Как запутываются в них чувства.
- Ты...
- Ну, обними же меня!
Я потянулся губами к ее губам.
- Нет!
Устина отвернула лицо, и взгляд её перестал путать. Срезанные на нет волосы не укрывали ни миллиметра шеи. А неописуемей лунного света лишь неописуемость отсвета женской кожи.
Не-на-гляд-на-я...
Не наглядеться, не насытить взгляд глазами, но можно губами - устами... А неописуемей света женской кожи лишь ее вкус.
А кто бы сумел описать этот смешок-полустон, полуигру-полуотчаянье, снисходительность-согласие-нетерпение?
"Почему на ней нет рубинов?!"
- У тебя есть рубиновые серьги?
Она вздрогнула.
- Подожди, - и высвободилась из моих рук. - Пять минут, ещё пять минут полюбуйся на свою подружку. - Устина повернула меня к окну, - Обещай не подсматривать.
Во времена Эрнестины Дёрнберг не было центрального водоснабжения, бельё не хранилось в безжизненном целлофане, но шёлк и тогда шелестел Азией.
- Где у тебя свечи?
Она услышала.
- У телевизора, справа.
Слева от телевизора мерцало зеркалами трюмо, а справа, на столике... Боже мой, ручная работа! И ведь не подделка под старину - такой путаницы неровностей тогда не вытворяли.
Боже мой... Чиркнувшая зажигалка мигнула вспышкой, тени упали по-новому, и я понял, на что намекал мастер - на переплетение трех фигур.
Опять чиркнула зажигалка, загорелся неровный огонёк и опять... Опять лишь изломы теней, лишь изгибы, извивы металла... И три толстые, в наплывах воска, обгоревшие, наверное, до половины свечи.
Дрожь свечных огней комплементарна лунному мареву. И мареву крови. И любви.
- Закрой глаза... - она даже не просила, это было обещание чуда. - Теперь смотри.
Я тихо охнул. Черный шелк обещал, глубокое декольте обещало, кармин губ обещал, капельки рубинов обещали, и дразнила, извращениями дразнила ее мальчишеская стрижка.
Что неописуемей женского вызова? Три шага к любимой. И вкус ее губ.
"...но есть сильней очарованья:
Глаза, потупленные ниц
В минуту страстного лобзанья,
И сквозь опущенных ресниц
Угрюмый, тусклый огнь желанья."
Обыкновенно женщины рефлекторно закрывают глаза, когда целуются. У Устинии они были сейчас приоткрыты... как у мертвых, как... как тогда... у Нести.
- Пусти меня в себя, - попросил я.
Она отстранилась, высвободилась. Огнь притух, глаза прояснились, приоткрылись губы.
- Как хочется сказать "нет"... - вслушиваясь в себя, медленно, почти по слогам произнесла она.
Она не сможет... Она же не сможет?!
- Не знаю. Наверное, смогу... Всегда - могла. Но ведь ты уйдешь. Как хочется, чтобы ты остался... Или ты не уйдешь? Не сможешь... Ты же не сможешь?!
Не знаю. Наверное, смогу. Всегда - мог.
- Как странно ты произнёс... Так, наверное, просят вампиры.
- Нет. Они просят: "пусти меня к себе".
- А ты не вампир?
- Я - нет. Мне для бессмертия не нужна кровь.
- А что тебе нужно, - улыбнулась она, - для бессмертия?
- Любовь. Только любовь.
- Любо-о-вь... - протянула девушка. Она опять вслушивалась в себя. Она сейчас согласится! - Как суккубу?
- Инкубу. Я - тот, кто сверху.
- Ты? Сверху? Глупости. Повтори.
Я понял её и повторил:
- Пусти меня в себя.
- Пускаю.
Утром я проснулся рано. Оделся. Долго смотрел на нее, долго... Одеяло почти не прикрывало ее, лунное сияние больше не серебрило ее - но ей хватало солнца.
Ушел на кухню. Нашел и приготовил кофе. Вернулся.
Она проснулась от легкого стука о стол кофейника. Потянулась, выгнулась, раскрыла глаза и... и увидела меня.
К этому невозможно привыкнуть... Я отвернулся, чтобы не видеть ее попыток укрыться скомканным одеялом.
- Кофе, - сказал я.
- Не поворачивайся.
Нет, это не стыдливость. Отвращение.
И она выбежала из комнаты. Когда Устиния закроется в ванной, я уйду.
Зашумела вода...
Но кофе-то - вот. Тянешь время?.. Зачем?.. Даже вечность - плохая защита от боли. Распахнулась дверь. Девчонка не пыталась прятаться.
Мокрое лицо, мокрое тело, россыпь росинок на коротко остриженных волосках... Солнце нежилось на ней, как ночью баловалась с нею луна.
Нет, это не кокетство - бесстыдство.
А на очищенной от вечернего грима коже проявились веснушки. На очищенном от вечернего грима лице проявилась беспомощность, беззащитность, проявилось... сияние...
Солнышко...
- Пей кофе. И не вздумай уйти.
Нет, это не презрение. Безразличие.
Дверь закрылась, а в ванной лилась и лилась вода.
Последний раз. Она воспользовалась наготой, она продемонстрировала себя в последний раз, чтобы не дать мне уйти. Зачем? Попросила бы...
Устины не было совсем недолго, кофе не успел остыть. На ней уже были вчерашние джинсы, вчерашняя блузка.
- Говори.
Когда я вошел, Анастасия плакала.
- Он жив?
- Да что тому бугаю стакан крови?! Трус несчастный.
За четыре сотни лет только один, один боярин, не испугался ее клыков.
- А ты? Она сильно тебя любила? Лет на пятьдесят тебе хватит?
- Да.
- Значит лет десять без любви этой стерве обеспечено тоже?
- Да.
Анастасия опустила с кресла ноги, отерла ладонью слёзы.
- Однажды ты уже говорил таким тоном.
- Про Эрнесту.
- Ты рассказал про нас?
- Как Эрнесте. Устина взяла мой телефон. Возможно, она позвонит. Тогда ты найдешь ей любовь.
- А проклятье?! Мы же нелюди!
- Знаю.
- Наши дары не от Бога!
- Знаю!
- Они не бывают бесплатными!
- Знаю!
- Твоя "Нести" навечно осталась третьей, а что будет с твоей девкой, ты знаешь?!
- Знаю... Ты ей найдешь любовь... навечно... - и я повторил, побаловал губы, - девке... моей...
Я так и не узнал, кто подарил ей подсвечник... Надо бы спросить.